В Москве завершился VII фестиваль российских театров
танца "ЦЕХ". Хотя цифра не круглая, больше символическая, Саша
Пепеляев, арт-директор агентства "ЦЕХ", на открытии назвал фестиваль
юбилейным. Юбилейные черты в нем можно и вправду обнаружить. О
настойчивом зрительском интересе свидетельствует хотя бы то, что на
показах в "Актовом зале" – площадке, открытой "ЦЕХом" несколько лет
назад, – люди нередко заполняли весь проход, а в последний вечер в
театре "Модерн" не было свободных мест. Выверенный состав участников
подтверждают слова организаторов в анонсе: "Не будет здесь ошеломляющих
открытий, интригующих загадок, неизвестных лиц. Седьмой "ЦЕХ" – это
уравнение без неизвестных, и именно это – его главное преимущество". Но
ключевой особенностью является все же сложившийся за семь лет взгляд на
искусство современного танца. А с этим взглядом, в общем-то, любой год
проведения фестиваля может считаться и зрелым, и в меру юбилейным.
Идя смотреть современный танец, стоит забыть все, что ты
знаешь о танце классическом. А желательно, вдобавок, и о танце вообще.
Театр танца – а именно на этот жанр опирается фестиваль – это не про
танец. Но и про театр – тоже не всегда. Театр танца, по крайней мере, в
том виде, в котором он существует в спектаклях, – это про движение.
Движение, которое бывает иногда постановочным, иногда
импровизированным, иногда искусственным, иногда повседневным, иногда
формальным, иногда экспрессионистским. На языке движения оказывается
возможным сформулировать высказывание не только о мире или о человеке,
но и о самом этом движении, в том числе и о своей усталости или
разочарованности в нем. Правда, точных критериев, какие попытки следует
признать удачными, а какие нет, пока еще не существует, поэтому
ситуация, когда после представления зритель долго гадает, что именно он
видел, – явление довольно распространенное.
Если обратиться исключительно к названиям спектаклей, то
практически все из них можно принять за философские эскизы. Совершенно
независимо от реальной географии участников (а это шесть российских
городов – Москва, Санкт-Петербург, Екатеринбург, Челябинск,
Калининград, Кострома, а также белорусский Гомель) театральное и
танцевальное действие разворачивалось почти исключительно в декорациях
ментального и поэтического пространства. "Трансмутация", No exit,
"Притяжение", "После вовлеченности" – вот некоторые из примеров.
Физический мир в них искривлен и опознаваем разве что по неохотно
обороненным знакам. В спектакле "Трансмутация", например, сочиненном
"Организацией Ясной Мечты" из Санкт-Петербурга, всего два персонажа.
Две маленькие тоненькие девушки в форме, напоминающей милицейскую,
появляются на сцене из клетчатых "рыночных" сумок. Они то выполняют
несложные синхронные движения, то не слишком успешно пытаются проверить
у зрителей документы, то фотографируют друг друга на мобильный телефон.
Спектакль явно был направлен на какую-то острую социальную проблему, но
из-за слишком большой доли абстрактности, существо проблемы так и
осталось не известно.
Это вообще достаточно характерная черта спектаклей
фестиваля – принципиальная непрозрачность или размывание замысла,
притом что персонажами могут быть вполне узнаваемые социальные типажи.
В "Оуэне и Мзи" московских "По.В.С.Танцев" возникает пара молодоженов с
развеселыми гостями, танцующими под глохнущую, как на дискотеках в
провинциальных ДК, музыку. В "Куда надо" московского проекта Ольги
Цветковой представлен мир профессионального глянца. В спектакле Antidot
московско-челябинского проекта Liquid Theatre действие происходит в
офисе, среди папок, пачек белой бумаги и клерков. Правда, тема
освобождения корпоративного сознания несколько вязнет в клоунаде с
сеансом релаксации – тот самый вариант театра танца, когда танца уже, а
театра еще мало.
Служащие конторы стали героями и для московского Project
For. Их No exit – один из самых отточенных по композиции и концепции
фестивальных показов (вместе с ним я обязательно назвала бы и
"Последний день собачьей жизни" московского Monkey Production). Оба
спектакля связаны еще и с темой отчуждения. В No exit показаны почти
кафкианские ломки людей: находясь вместе, каждый погружен в траекторию
собственного превращения, а пытаясь выйти из собственноручно
построенной тюрьмы, становится таким же неповоротливым, как жук. Герои
способны переставлять табуретки на любой скорости и в любой
последовательности, но совершенно не представляют, как можно разом
прекратить свое совершенно бесполезное занятие. В "Последнем дне
собачьей жизни" лирическая героиня хореографа и исполнительницы Ольги
Духовной отчуждена от своей жизни. Она танцует под фонограмму звуков
своего тела, заигрывает с оторвавшейся тенью и оказывается во власти
собственного взгляда, который за нее решает, в какую сторону смотреть.
Персонажи большинства спектаклей – фрики, существующие
по иным законам, или люди, в которых "нормальность" постепенно сходит
на нет, открывая дорогу в чарующий и непредсказуемый мир сюрреализма.
Это и облитая пеной обнаженная героиня из "Радиотанца" питерского
театра танца "Игуан" с внешностью школьной учительницы по литературе.
Это и обсыпанные мукой, с воздушными шарами на головах танцовщики из
"После вовлеченности" екатеринбургских "Провинциальных танцев". Это и
насквозь мокрая Татьяна Гордеева в работе собственного сочинения и
исполнения Gallina Aquatica. Наконец, это и настоящая "иная": в
спектакле "Тихий бог" калининградского театра "Верхотура" задействована
"яркая представительница современной калининградской культуры" –
пожилая прохожая, из тех, кого все горожане знают в лицо, но никто не
знаком с ней лично. Проведение танцевальных экспериментов в
сюрреалистической действительности – это уже какой-то оксюморон.
Эксперименты здесь невозможны в принципе, ведь никаких устойчивых
координат не существует, и нет набора правил, нарушение которых
превратилось бы в бунт. Вопрос, возможен ли здесь танец, остается
открытым.
|